Директор Музея-заповедника истории Дальнего Востока имени В. К. Арсеньева, председатель Общественного совета Минвостокразвития России Виктор Шалай о детстве в рыбацком районе, музее как ответственности и о будущем, которое нельзя представить себе без прошлого.
Каким вы помните Владивосток своего детства?
Город моего детства — это ощущение абсолютного счастья. Никаких настоящих тревог — максимум, что расстраивало, это если вода слишком холодная в море или родители задерживаются на работе. Мы жили в свободе, вокруг была Владивостокская база тралового флота. Все вращалось вокруг моря: рыбаки, уловы, сетки, рыбацкий хлеб. Море определяло и быт, и еду, и язык. Я часто думаю, что вся моя жизнь после детства — это попытка не потерять то, что тогда сформировалось. А со временем — попытка туда вернуться. Вернуться в знакомый ландшафт, пройти по тем же маршрутам, по тем же тропинкам памяти. Недавно услышал, что одна и та же часть мозга отвечает и за воспоминания, и за воображение будущего. Я думаю, что моя музейная карьера случилась именно из этого ощущения: не терять. Сначала — не потерять то, что видел в детстве. Потом — найти, вернуться. И музей оказался для этого очень точным инструментом.
Какую роль архитектура играет в восприятии города? Особенно во Владивостоке, где она кажется неподвижной на фоне живого, меняющегося моря. Что она значит лично для вас?
Для меня архитектура — один из ключевых элементов, через который человек соотносит себя с городом. Особенно это ощущается во Владивостоке — городе, который пережил и периоды роста, и серьезные градостроительные ошибки. Но есть то, что позволяет воспринимать даже неудачную застройку не как окончательный приговор, а как часть судьбы, — это рельеф. Он настолько силен и выразителен, что способен смягчить архитектурные просчеты. В какой-то момент начинаешь воспринимать все это не как дефект, а как часть биографии города — со своими трудными, но важными главами, как у любого человека. А еще здесь есть море, свет, воздух, огни — то, что нельзя отменить. И когда наступает вечер, даже самые простые дома начинают светиться, и этот свет ничем не уступает огням в домах с лучшей архитектурой. Поэтому я верю в город и верю в мечту о его будущем. Моя задача как директора музея — не проектировать это будущее буквально, а помогать людям мечтать о нем, размышлять, чувствовать себя его частью. Проектировать пусть будут другие. А вот мечтать — это точно к нам.
Как, по-вашему, формируется связь человека с городом? Она закладывается в детстве или появляется позже, когда мы осознанно выбираем место для жизни?
Думаю, никто не знает этого наверняка. Мне близка мысль, что такая связь принадлежит к сфере почти мистической, как и связь между родителем и ребенком. Петр Вайль в одной из своих книг говорит о «глубокой и непостижимой связи человека и среды его обитания», и я бы с этим определенно согласился. На мой взгляд, важную роль здесь играют так называемые родовые места — не в узком, а в широком смысле. Это не столько про количество прожитых лет, сколько про внутреннюю принадлежность. Конечно, с течением жизни можно полюбить и другой город, он тоже может стать своим, особенно если ты принимаешь его сознательно, взрослым человеком. Но тот первый, изначальный, имеет особую силу, особый вес, и с ним связана совершенно другая глубина переживаний.
Какое место занимает тема памяти в вашей музейной работе?
У нас есть национальная память, есть коллективная, есть личная — и когда мы создаем выставку или запускаем проект, мы неизбежно обращаемся к одной из этих форм. История не появляется на пустом месте: мы всегда работаем с уже существующим опытом людей. Музей Арсеньева — краеведческий, он встроен в конкретную территорию, в конкретное сообщество, и именно эти люди — наша аудитория и наша опора. Настоящая выставка, на мой взгляд, — это не просто рассказ о чем-то, а встреча. Но не с абстрактным миром — а с собой в этом мире. И задача музея — не прерывать эту связь, не отрывать человека от самого себя, а наоборот, помогать ему вернуться к собственной истории. Главное — говорить с человеком на том языке, который он способен услышать. Запахи, звуки, атмосфера — это все очень важные носители памяти. Иногда проще принести камень с берега, чем описывать словами, как пахнет море.
Вы говорили о том, что музей дает человеку возможность встретиться с собой. А у вас лично были такие моменты?
Да, для меня таким опытом стала выставка «Тихоокеанское время». Она посвящена будням морского города и целиком построена на разговорах с людьми — теми, кто ходил в море, и теми, кто ждал. Мы пытались понять, как ощущается время, наполненное ожиданием. Когда внутри — любовь, тревога, тоска, а впереди — полгода разлуки. Это особая метафизика времени, понятная всем, кто провожал и встречал. Снаружи город кажется прежним: порт, крики чаек, майские туманы, гудки судов, спешащие люди. Но если всмотреться, каждый несет в себе отдельную историю. Важно не то, как человек идет и куда, а кого он ждет и что чувствует. Жители Владивостока это особенно хорошо понимают. В моей семье было так же — мама ходила в море, отец был инженером флота, дед — капитан дальнего плавания. Поэтому выставка получилась не только про город, но и про нас самих.
Есть ли у вас личное любимое место в музее — какой-то зал или предмет, к которому вы особенно привязаны?
Для меня музей — это давно уже не просто стены, в которых проходит мой рабочий день. Это способ смотреть на мир и существовать в нем. Музей — это весь город и в каком-то смысле вся моя жизнь. Я действительно люблю то, чем занимаюсь. Но самое ценное — я делаю это не один. У нас потрясающая команда, и я говорю это не из вежливости или формальной роли руководителя, а потому что искренне так считаю. Именно поэтому люди приходят к нам с доверием. Они приносят темы, делятся историями, задают вопросы. По сути, они говорят музею: «Пожалуйста, расскажите об этом. Не дайте этому исчезнуть». Потому что есть огромное количество нерассказанных сюжетов, особенно после 90-х. Есть память, которой не дали оформиться, и темы, которые были вытеснены. Но музей не может быть избирательным. Если мы беремся работать с памятью, мы должны быть к ней честны. Конечно, необязательно говорить обо всем сразу. Но делать вид, что чего-то не было, — невозможно. Потому что все остается. Как говорится, Бог ничего не забывает. И музей — как инструмент, созданный человеком для сохранения, — тоже не должен.
В ваших представлениях о будущем музей останется таким, как сейчас?
Сегодня музей Арсеньева — это уже давно не одно здание. Это большая, многосоставная культурная институция, которая занимает заметную часть городского пространства. Мы прошли путь от небольшого городского музея до федерального музейного комплекса со статусом музея-заповедника. Но речь здесь уже не только о зданиях. Это про ответственность — за национальную память в этом регионе, за темы и пространства, которые десятилетиями оставались вне внимания. Я уверен, что музей будет развиваться дальше — становиться масштабнее, глубже. Не потому что нам этого хочется, а потому что такова реальность. Мы видим, сколько еще нужно сохранить, изучить, рассказать. И она будет продолжаться, потому что музей — это не про прошлое. Это про живую работу с памятью, пространством и людьми.
Если бы вы делали выставку о сегодняшнем дне, как бы вы ее назвали?
Я бы оставил название нашей главной экспозиции «Время людей». Потому что сейчас, как никогда, многое зависит именно от нас.
Опубликовано в газете «A-State», выпущенной совместно с Корпорацией развития Дальнего Востока и Арктики (КРДВ).
